13 минут
Мне говорили, что смерть настигает мгновенно, в тот самый момент, когда ее меньше всего ждешь.
Вообще, конечно, смерти откровенно и с распахнутыми дверьми мы не ждем никогда. Нет, конечно, я не беру случай войны, партизанских действий и работу камикадзе. Там все как раз предсказуемо – чуть позже, чуть раньше, но налет смерти во всем, от разнарядки на «последнюю операцию» до внезапно падающего товарища, на груди которого красиво распускается грязно-красный мак крови. Война войной, а мирное время – это совсем другое. Здесь мы до последнего момента не пускаем в душу мысль о неизбежности собственной кончины; мы уговариваем себя, нашептываем, что все обойдется, все непременно будет хорошо, «рассосется», если угодно. Все эти ухищрения имеют одну лишь цель – не напугать душу, чтобы она не прониклась страшной мыслью насмерть. Парадокс, не правда ли?
Пока мы не верим в свою гибель, душа борется и живет. Как только разум произносит «ну, все…», вкладывая в эти два слова веру и тоску, душа покидает тело. Может быть, это называется трусость, я не знаю. Тонкую материю души мне уже вряд ли удастся когда-нибудь изучить. Хотя, как знать, как знать….
…
Я не знаю, какого черта меня понесло в лес этим вечером. Села на машину, включила музыку погромче и за час с малым умудрилась въехать в глубину Тверской области. Выходной день, никто не катается. Оно и понятно. Черт, кому же позвонить? Надо кому-то позвонить. То, что меня не спасут, это очевидно и ясно как день. Но прежде чем окончательно перестать трепыхаться, надо сделать последний звонок. Это же так тонко – последний звонок умирающей девушки. …господи, ну и белиберда мне лезет в голову… последние минуты жизни, а я о знаковости… как всегда. Так кому же, кому?
Наверное, маме. Все же она – родной человек. И ровно девять месяцев мы были связаны одной пуповиной, и я пила ее соки и настойчиво пинала ее пяткой в живот, намекая, что неплохо бы сделать музыку потише. Как ни странно, я это смутно помню. Может, дело не в уникальности моей памяти, а в том, что мама часто рассказывала мне о том, как протекала беременность. О том, что я беспокойно возилась под звуки Deep Purple и совершенно сходила с ума, когда включали Высоцкого. Мама – моя кровиночка… и именно по этому, наверное, я не буду ей звонить. Что я скажу? «Здравствуй, мама. Я умираю. Меня не спасти. Я звоню сказать тебе об этом»? Несколько странно…
Солнце медленно ползет вниз, едва пробиваясь сквозь пушистые сосны. В воздухе носится щекочущий ноздри запах сырой земли и мясистых листьев. Я люблю августовские запахи, в них - концентрат прошедшего лета с легким оттенком надвигающейся осени. Такая, чуть заметная горчинка…
…Времени остается все меньше. Рука, сжимающая мобильный, опоясана толстым кожаным ремешком. На ремешке держатся часы. Оторвать взгляд от движения секундной стрелки, оказывается, очень сложно. С того момента, как я совершила последний прыжок, она пошла на четвертый свой круг. Двигаться мне все сложнее. Сейчас мне подчиняется лишь одна рука, голова, голос…И кажется как-то глупо держать на вытянутой руке телефон и не набирать номер. Кому же, кому?…
Влад. Моя сильная отроческая любовь, не приведшая ни к чему определенному и до сих пор гнездящаяся где-то внутри, загнанная в самый укромный уголок сердца. Любовь к женатому мужчине – скорее горе, нежели радость. Каким бы ни был исход ваших отношений – расставание или воссоединение, кто-то непременно будет страдать. Или ты или твоя соперница. Он – выполняет роль маятника, качающегося между двумя полюсами. Какой из полюсов будет обладать наибольшей магнитной силой, тот и притянет маятник окончательно и бесповоротно. Если, конечно, тот не сорвется вниз под собственной тяжестью. Влад предпочел тот полюс, где он и был до нашей встречи. Весьма предсказуемый выбор… Мне же была уготована белоснежная колонна, на которой полагалось гордо стоять и внимать восторженным речам. Иногда выезжая с ним в редкие «командировки» или принимая его у себя в гостях. Я любила Влада, но отношения подобного рода заставляют меня почувствовать себя последней скотиной. Когда эйфория первых месяцев проходит, начинается отрезвление, которое может длиться долгое-долгое время. Вместе с ним приходит ощущение длительной кражи. Каждый день ты воруешь по мелочи. Но мелочи эти образуют обширную картину, из секунд, поцелуев, сорванных впопыхах, бессонных ночей в одиночестве и страстных ночей вдвоем, его вранья по телефону и твоего вранья его секретарю. Много компонентов превращают изысканное блюдо в отраву.
Ах, да! …Есть и еще одна причина, ее я вспомнила только сейчас. Владу я звонить не буду. Его телефоны я стерла из памяти мобильника еще в прошлом году, поддавшись порыву. Памяти на цифры у меня нет, Владу не услышать мой голос…
Я будто бы слышу, как обширная картотека имен в моей голове наполняет лесную тишину шелестом и пощелкиваниями. Кому-то может показаться странным, что зная о предстоящей собственной гибели, я ничего не делаю. Но кричать – бесполезно. Я знаю, что в этих местах мало кто ходит. Заповедник все же, да и забралась я довольно глубоко от возможных проходных дорог. Ну, нет так нет.
Если честно, сущность фаталиста – лучший способ не паниковать. Лекарство от паники, если угодно. Суждено, значит будет. Сейчас – ну что же тут поделать? Жаль только, что ни одной молитвы я за свою жизнь не выучила. Придется как-нибудь так с Богом разговаривать. Кстати, кому же все-таки позвонить… Ведь нужно, нужно же!!! Нельзя ни в коем случае сгинуть просто так… бессловесно. Связь с миром, живой голос в телефонной трубке – это так важно. Я не хочу умирать в одиночестве, пусть у меня будет товарищ, собеседник, компаньон – пусть и виртуальный, телефонизированный. Итогом: я уйду с этой связью, то есть – не одна. А человек останется с ней в живых. И таким образом мне удастся хоть как-то продлить себя в этом мире, в этом августовском вечере, в этой жизни…
Есть мои подружки, настоящие и бывшие… На ум сразу приходит три имени: Таня, Маша, Вичка… Но кому из них? Ведь если позвонить одной из них и не позвонить другим, будет скандал! Они общаются между собой, организуя нечто подобное дружеской компашке. «Клуб по интересам», - фыркает в презрении мама. «Их главное соединительное звено – это ты!» «Серпентарий», - ласково именую девочек я. В женскую дружбу я верю с трудом. Женщины дружат лишь тогда, когда им есть о чем посплетничать между собой и есть что покритиковать друг в друге – за глаза. Подружки… М-да… Что же они будут делать, что станется с их так называемой дружбой, если не будет меня – вечной темы для обсуждения и вечного слушателя их переживаний и поучений? «Ты до сих пор не замужем!» «У тебя нет даже любовника!» «Нельзя жить только работой…» «Какая ты счастливая все же – ведь одиночество это и есть свобода…»
Глупая женская трескотня, столь милая моему сердцу своими донцами. В этих репликах даже не два дна, можно, присмотревшись, насчитать десяток. Если знать меня и знать их. Бедные, бедные мои девочки… Кто будет вас смешить…
Но это глупо – думать о других, на пороге собственной глупой смерти. Лучше подумать, кому позвонить. Так хочется с кем-то попрощаться…. Таня – слишком впечатлительна и вполне в ее духе грохнуться в обморок, когда мне будет нужен ее живой голос в трубке. Маша – начнет задавать море вопросов и при этом не сможет уловить суть. Вичка – самый нормальный вариант, с одним лишь недостатком – она не романтик.
Я живо набрасываю себе схему возможной беседы с ней. На это уходит еще половина круга, очерченного секундной стрелкой.
- Вичка, привет, это я, - начну традиционно.
- Вижу, вижу, определился номер. Что случилось? Привет.
- А почему должно было случиться?
Вот, разговор уже идет не так, как мне хотелось бы. Вичка уверена, что я звоню ей лишь тогда, когда у меня происходят какие-то неприятности. Может быть, в этом и есть доля правды, но, например, в последний раз я звонила ей просто так. Правда, при этом у меня потекла стиральная машинка… Но разве это повод? Хотя…. Хотя… Ну а дальше – больше.
- Ты всегда звонишь, когда у тебя какие-то неприятности. И об этом знаю не только я, но и ты, радость моя.
Что я говорила!
- Да нет, Викуля, у меня нет неприятностей. И вряд ли когда-то будут.
- О, да ты стала оптимисткой? Или решила умереть?
Стоп. Пункт второй. Вичка или гениальный провидец, или просто умеет попадать пальцем в небо. За пару десятилетий нашего знакомства, мне удавалось удивить ее от силы раза два. Все остальное время она благополучно вынимала пальму первенства в оповещении у меня из рук и вручала ее лично. Мне же.
Время уходит.
- Я умираю, - скажу я.
- Этим не шутят, - отрежет Вичка.
- Я не шучу. Я умираю самой дурацкой смертью, которую только можно было придумать…
- Придумать! В своей прозе ты уже напридумывала и описала столько смертей, что наверняка среди них были и дурацкие… А поскольку ты вечно отождествляешь себя со своими героинями, то умирала ты уже… дай-ка сосчитаю…. Раз пять! Никак не меньше! Когда ты была Ли, то разбилась на машине. В теле другой героини ты поселила метастазы и вместе с ней благополучно и трагично скончалась от рака. Еще одна осталась жива физически, но задолго до периода, описанного тобой, умерла душой… Продолжить перечисление?
- Вичка, при чем тут проза! Я не шучу, - проговорю я еле слышно, потому что мне будет уже тяжело набирать в легкие воздух. – Я и правда умираю.
Тут она поверит. Помимо провидческого дара, Вичка обладает чутьем.
- Ты где, - спросит она совершенно другим тоном.
- Где-где… на корабле!
- А корабль где?
- В Тверской области. Тебе не доехать.
- Делаааа… Чем я могу помочь?
- Поговори со мной, пожалуйста…
- Лучше ты. Что стряслось?
И тут мне придется рассказать всю правду. И о том, как я неслась по Ленинградке, а за мной увязались гаишники. Конечно, мне пришлось свернуть на одну из боковых проселочных дорог. Каким-то чудом шлагбаум был поднят и я углубилась в лес. «Главное – где-то укрыться», - инстинкт спасения собственного хвоста – первый и врожденный инстинкт лисицы. Не зря меня зовут так друзья. Звали… Лисица удирает от погони зигзагообразно, запутывая преследователей движениями хвоста: сама влево, а хвост – вправо, сама вправо, а хвост – влево. Поди поймай!
На машине так хвостом не покрутишь, но мне удается втиснуться за плотный кустарник, закрыть машину и продолжить спасение бегом. Не то чтобы я очень боялась гаишников, но во-первых, алкоголь в крови водителя действует на них как красная тряпка на быка, а я в обед выпила немного виски. А во-вторых, с тех пор, как нас с Владом много лет назад остановили менты, сославшись на проверку документов, а потом оказалось, что это не менты, а настоящие бандюганы… Ух, скажу я вам, приятного в общении было мало – и самым действенным напоминанием об этом служат шрамы у меня на спине... Кстати, дело было все в той же Тверской области, и поэтому воспоминания взяли свое. «Черт с ней, с машиной. Главное – не даться им в руки…» - вот что звенело не переставая в моей голове, когда я запирала кнопкой сигнализации машину и бросалась в бега в прямом смысле слова.
Уже убегая, я продолжала размышлять – ведь это никак не скажется на моем движении. «Хорошо, если эти менты – действительно менты. Ну, запишут номера, ну пришлют штраф, если им будет не лень бегать на почту… А машина…Что сделает милиция с пустой закрытой тачкой? Ничего. Вряд ли они будут вызывать эвакуатор и вытаскивать ее из леса, чтобы потом использовать в качестве приманки. Нет, они конечно большие затейники, менты. Но не настолько, не настолько»…
Через минут десять кровь начинает шуметь в ушах, а мышцы, разогревшись, ощущаются каждым своим сантиметром. Теперь я бегу не для того, чтобы спастись. Сейчас уже бег по лесу доставляет мне безумное удовольствие. Чаща не такая плотная, и ветки лишь слегка задевают меня. Воздух врывается в легкие, оставляя на зубах холодящую хвойную радость от его свежести. Я легко перемахиваю через парочку поваленных берез и продолжаю нестись.
Впереди и немного слева стволы деревьев перемежаются с вертикальными полосками рыжеватого цвета – солнце собирается завершать свой трудовой день и катится к закату. Там где есть поляна, есть глоток неба, не замутненного ветками и листвой. На меня наваливается нечеловеческое желание лечь на спину и судорожно пить это небо, не закрывая глаз, вдыхая, впуская его через поры кожи. Я несусь туда, где массив соснового леса исполосован солнцем, огибаю мелкий колючий кустарник, спотыкаюсь и вперед ногами лечу в полянку, которая внезапно оказывается ниже, чем я думала. Ожидая удара пятками о землю, я успеваю закрыть глаза….
…Вичкин номер занят, и я понимаю, что мне уже никогда не удастся услышать ее саркастический чуть суховатый смех. Нам никогда больше не спорить и не доказывать друг другу очевидное, но изложенное по-разному. Внезапно возникшие слезы смазывают и без того размытую картинку леса; падая, я потеряла очки где-то в траве, а когда спохватилась, было уже не выбраться.
Говорят, когда человек предчувствует свою скорую кончину, он начинает чаще задумываться о Боге или даже общаться с ним. Я же, уже в течении одиннадцати минут занимаюсь какой-то ерундой. И никому не могу дозвониться… Солнце делается более рыжим, и его отблески яркими мазками полыхают на сосновых стволах. Птицы неожиданно грянули вечернюю песню. И я понимаю их – как же не петь, когда воздух так прозрачен и свеж, когда цветы медуницы так пьяняще пахнут, когда день клонится к закату, а жизнь – птичья жизнь – продолжает быть в самом своем расцвете. Если бы я была на свободе, я бы вздохнула полной грудью. Теперь же я лишь шмыгаю носом.
В уме вспыхивает еще один номер (и как я сразу не догадалась), но я не знаю, как набрать его. Для соединения мне совершенно необязательно штудировать телефонную книжку мобильного. Эти цифры выжжены в моей памяти, кажется, навечно. Но я набирала их от силы пять или шесть раз в жизни. Спасительный код. Тайный шифр. Кодировка…
Как мне позвонить туда?
Я слишком мало знаю этого человека, а он слишком хорошо знает меня. Так сложилось исторически.
Я слишком люблю этого человека, чтобы сваливаться на него внезапно выпавшим снегом. Я слишком дорожу его спокойствием, чтобы звонить и плакаться на потекший кран или лопнувшую трубу. Я слишком уважаю его мнение о себе, чтобы показаться с неприглядной стороны. Я слишком ценю его время, чтобы тратить его на показушные признания в собственной смерти – да еще такой нелепой! Он для меня всегда был – слишком велик, если можно так сказать об одном человеке относительно другого. Он всегда был велик для меня, и все то время, что мы знакомы, я изо всех сил пыталась в него врасти. Или хотя бы подрасти чуточку. Но все движения в природе распределены равномерно. И тридцать световых лет моего активного роста равны одному его маленькому шажку. А шагает он обычно широко…
Стоя в вонючем болоте, погрузившись в него по самый подбородок, но все еще продолжая держать на вытянутой вверх руке трубку мобильного, я понимаю, что он – единственный человек, чей голос мне необходимо услышать. Чей голос мне нужен. С чьим голосом – и помирать не страшно, как бы громко это не звучало. Да какая громкость! Объятия грязной гущи настолько крепки, что дыхание дается с трудом, не говоря уже о криках. Я подношу руку к глазам и, щурясь, пытаюсь отыскать его номер в книжке – так будет быстрее его набрать. Быстрее, быстрее… Стрелка делает еще четверть круга, и я ощущаю каждое ее движение, как будто это передвижение по штрихам секунд звучит во мне набатом. Время переходит на галоп. Ведь чем глубже ты погружаешься в болото, тем больше распаляется его аппетит. И оно засасывает, неуклонно, мощно, однозначно.
Номер набран. Телефон пиликает и на экране появляется восклицательный знак - «Обрыв соединения». Связь рвется, едва установившись. Вышки до ставшего уже «моим» болота достают с перебоями…
Невольно я держу голову необычайно высоко – это дает мне возможность дышать еще полторы минуты… или две, как повезет. Смерть с высоко поднятой головой…
Как можно было сломя голову носиться по лесу, которого я совсем не знала?
Что же теперь будет с моей любимой машинкой, брошенной черт знает где, закрытой и поставленной на сигнализацию…
Сбылось пророчество: меня не найдут. Если только болото не решит отдать меня, и не выплюнет, немного переваренную, прочь.
Глупо прожитая жизнь, в которой можно было бы успеть сделать раз в сто больше уже сделанного.
Одна радость – удивляющее даже меня собственное спокойствие. Слишком поздно я осознала один из своих плюсов – железные нервы… Но зачем они мне теперь…
Набираю номер снова.
Длинные, слишком длинные гудки…
Господи, прими мою душу грешную…
