Все это не только влекло за собой терминологическую путаницу, но и создавало затруднения для польских, чешских, югославянских, а также немецких и шведских авторов, смотревших на восточное славянство с Запада от его этнических границ. Нужно было найти способ терминологического отделения географически более отдаленной и менее известной им «Руссии», подвластной московским государям, от другой, более близкой польско-литовской «Руссии». И обозначение, как известно, было сконструировано согласно традиционному обычаю — по названию столицы, в форме «Московия». Своего рода этимологическим допингом было и возведение топонима «Москва» к имени библейского «праотца» Мешеха/Мосоха. Отсюда и «московиты» — «мосхи».
Все же условность такого обозначения ими осознавалась, поскольку термин «московиты» часто пояснялся. Например, в «Хронике» Кариона—Меланхтона утверждение о тождестве языка и обычаев древних роксолан и «новых Московитов или Ройсов» сопровождалось комментарием: «Ибо ныне ройсов мы называем московитами, это имя взято от главного города этого народа, называемого Московия» [Melanchtonus. Т. 4. F. 51]. Также и Якоб Ульфельд, посланный в 1579 г. датским королем Фридериком II к Ивану IV для переговоров о судьбе датских владений в Ливонии, в изданном в 1608 г. описании страны [Ulfeld] называл ее не Московией, а Россией (в латинизированной форме Рутенией [Rasmussen. S. 177—192]). Рассказывая «о московском или руском народе», Бельский подчеркивал, что «руссаки или Москва все славенского языка» [Bielski 1564. S. 426]. Развивая славянскую тему, Богорич писал об общности «нашего языка» (то есть словенского; «с московитским и рутенским» (cum Moshovitis et Rutenis communem) [Bohorizh. P. 11]. О том, что «москване (Mozkwane) и русские (Rusowe) «имеют единое с чехами и остальными славянами происхождение», указывал в предисловии к «Московской хронике» чешский гуманист Даниэль Адам из Велеславина [Weleslawin 1590. S. 5].
