Сильвия Плат

[Le petit prince]

You must be registered for see images attach

​

Одна из моих любимых поэтесс, которая, безусловно, достойна внимания.

Незнакомое имя? Представьте себе Марину Цветаеву, рождённую в Америке, добавьте огня, страсти, отчаяния, феминизма, две попытки самоубийства – одну «удачную» - и любовь миллионов читателей. Это и будет Сильвия Плат – культовая американская поэтесса XX века.

Сильвия Плат (англ. Sylvia Plath) (27 октября 1932 — 11 февраля 1963) — американская поэтесса и писательница.

Известная в основном благодаря своей поэзии, Сильвия Плат также написала основанную на событиях собственной жизни повесть «Под стеклянным колпаком», главной темой которой стала трагедия молодой девушки, страдающей от тяжелой депрессии.

Биография

Ранние годы

Сильвия Плат родилась 27 октября 1932 года в штате Массачусетс. Ее отец Отто Эмиль Плат был профессором Бостонского университета, признанным специалистом по пчелам. Мать была более чем на 20 лет моложе отца. Когда Сильвии исполнилось 8 лет, ее отец скончался от последствий хирургической операции. В 1950 во время летних каникул после окончания третьего курса колледжа Плат выигрывает первое место в конкурсе рассказов, устроенном журналом «Мадмуазель», что обеспечило ей месячную поездку в Нью-Йорк с возможностью стажироваться в журнале.

С этого момента душевное состояние девушки начинает стремительно ухудшаться, все происходящее вокруг угнетает ее, учеба и отношения с людьми теряют всякий смысл в ее глазах. В результате Сильвия Плат оказывается в состоянии тяжелой депрессии, на пике которой предпринимает попытку самоубийства — отравившись снотворным, она заползает в подвал своего дома. После чего следует пребывание в психиатрической клинике, где Сильвия подвергается лечению сеансами электросудорожной терапии. Вскоре Сильвии становится значительно лучше, и она преодолевает депрессию. События этого периода жизни достаточно подробно описаны в ее полуавтобиографической повести «Под стеклянным колпаком». После успешного окончания колледжа Сильвия получает грант на обучение в Кембридже, где знакомится с поэтом Тедом Хьюзом, за которого она выйдет замуж в 1956 году.

Жизнь и смерть Сильвии Плат

Когда выяснилось, что Сильвия беременна, семейная пара перебирается жить в Англию. Некоторое время они живут в Лондоне, но затем переезжают в небольшой городок в Девоне. Вскоре, из-за неверности Хьюза, отношения между супругами портятся, и в итоге в конце 1962 они разводятся. Плат вместе с двумя детьми возвращается в Лондон, где 11 февраля 1963 кончает жизнь самоубийством. Утром она тщательно закрыла двери в комнаты к детям, положила в имеющиеся щели мокрые полотенца и включила газ.

 

[Le petit prince]

стихотворения в переводе Мансура Мировалева

Оголенная женщина

Пустая, отзываюсь эхом на каждый шаг.
Музей без статуй, вся в столбах, балконах и ротондах.
В моем дворе фонтан скачет и тонет в себе,
Похожий сердцем на монашку и слепой для мира. Мраморные лилии Источают бледность, словно запах.

Воображаю себя с толпой посетителей,
Матерью белой Ники и нескольких слепоглазых Аполлонов.
Но только мертвые ранят меня своим вниманием, и ничего не происходит.
Луна кладет ладонь мне на лоб,
Пустолицая и немая, как нянька.


Бессонница

Ночное небо – как бумажная копирка,
Синечерная, утыканная точечками звезд
Сквозь нее, как сквозь дверной глазок, сочится свет –
Свет белокостный, словно смерть, стоящая за всеми.
Под взглядом звезд, под зевотой луны
Он мучится бессонницей, пустыня в изголовье
Рассыпает повсюду мелкий саднящий песок.

Опять и опять зернистая пленка старого фильма
Обнажает сцены смятенья – моросящие дни
Детства и взросления, липкого от снов,
Лица родителей на длинных стеблях, то жалкие, то суровые –
Засиженные тлей розовые кусты, причинявшие боль.
Во лбу будто каменный жернов, где воспоминания
Ворочаются и жаждут внимания, как забытые кинозвезды.

Он неподвластен таблеткам: красным, пурпурным и синим –
Как расцвечивали они скуку долгих вечеров!
Сахарные планеты, чье притяженье дарило
Ему недолгую купель жизни в нежизни
И сладкие, вялые пробуждения забывчивого ребенка.
Теперь таблетки глупы и бессильны, как боги античности.
Их маково-сонная раскраска несет только вред.

В голове громоздятся серые зеркала.
Каждый жест тотчас несется в проулок
Уменьшающихся перспектив, и значимость жеста
Истекает, как вода сквозь отверстие в ванной.
Он лишен уединения в своем доме без крыши,
Оголенные щели напряженных глаз высматривают
Непрестанное мельтешение картинок из жизни.

Всю ночь в саду с гранитным эхо невидимые кошки
Выли как женщины или испорченные инструменты.
Он уже прозревает, и рассвет, его белая болезнь,
Крадется со шляпой, полных банальных повторений.
Город становится картой бодрого щебетания,
И повсюду люди с пустыми слюдяными глазами
Единым строем спешат на работу, как будто им вымыли мозг.


Зеркало

Я из точности и серебра. Без предубеждений
Мгновенно глотаю все, что увижу
Таким, как есть, без тумана любви или неприязни.
Во мне нет жестокости, только правдивость,
Я – око божка о четырех углах.
Почти всегда я созерцаю стену напротив –
Сосновые доски в щербинках. Смотрю на нее так давно,
Что стена стала частью меня. Но и она пропадает.
Лица и тьма разделяют нас снова и снова.

Сейчас я – озеро. Вот женщина склонилась
К моим пределам в поисках себя,
Чтобы опять отвернуться к обману свечей или луны.
Я вижу ее спину и преданно отражаю,
Она награждает меня слезами и дрожью в руках,
Ей без меня никак. То придет, то уйдет.
По утрам ее лицо сменяет темноту.
Во мне она утонула девушкой, а теперь каждый день
Страшной рыбой к ней выплывает старуха.


Утренняя песня

Любовь завела тебя, как пузатые золотые часы.
Повитуха шлепнула по пяточкам, и твой смелый крик
Занял место в составе вселенной.

Мы слили в эхо свои голоса, приближая твое появленье. Новая
Статуя в музейном сквозняке, твоя нагота
Оттеняет нашу сохранность. Мы встали вокруг, словно чистые стены.

Я мать тебе не больше
Чем облако, опреснившее зеркала, чтобы в них отразить
Свой распад под неспешной рукой ветра.

Ты дышишь, словно мотылек
Мерцающий ночью среди плоских роз. И я просыпаюсь, чтобы уловить
Движение далекого прибоя в раковине слуха.

Кричишь, я спотыкаюсь от кровати – неловкая корова, в цветочном
Халатике викторианского покроя.
Твой рот раскрыт и чист, как у котенка. Квадрат окна

Белеет и заглатывает звезды. И ты перекликаешь
Горсть своих нот, чьи гласные
Взлетают, как воздушные шары.


Талидомид*

О полумесяц –

Полумозг, свечение –
Негр в маске белого,

Твои темные
Обрубки ползут и отвращают –

Опасные, как пауки.
Что за перчатка

Что за кожа
Защитили

Меня от тени –
Несмываемых завязей,

Суставчатых лопаток и лиц
Которые

Волокут в бытие, тащат
Искромсанные

Кровавые мембраны отсутствий.
Всю ночь выстругиваю

Место для данной мне
Любви

Двух влажных глаз и скрежета,
Белого плевка

Безразличия!
Темные плоды кружатся, опадают.

Стекло трещит напополам,
Образ

Бежит, отторгнутый, как пролитая ртуть.

-

*Талидомид – сильный препарат от бессонницы, беспокойства и утренней тошноты, который прописывали беременным женщинам. Впоследствии запрещен ввиду случаев уродства новорожденных.

Претендентка

Во-первых, ты из наших?
Есть ли у тебя
Стеклянный глаз, костыль, вставная челюсть,
Зубная скобка или крюк,
Пах гуттаперчевый, резиновые груди,

Швы, что покажут, не хватает ли чего? Нет? Нет? Тогда
Как можем мы с тобой делиться?
Хватит плакать.
Раскрой ладонь.
Пуста? Пуста. Вот моя рука

Дающая, желающая
Дать чашку чая, отвести мигрень
Исполнить все, чего ни пожелаешь.
Возьмешь ее в мужья?
Она поручится

Закрыть твои глаза в конце пути
И растворить печаль.
Из соли сотворим мы новый род.
Я вижу, ты обнажена.
Как насчет вот этого пальто –

Черное и тесное, но вроде бы к лицу.
Возьмешь его в мужья?
Не мокнет, не рвется, поможет
От бомб и от огня под крышей.
Поверь мне, в нем тебя и похоронят.

А что же с головой? Пардон, пуста.
От этого есть снадобье.
Иди сюда, родная, из чулана.
Так, как тебе вот это?
Обнажена, как будто чистый лист

Но через четверть века станешь серебром,
Через полвека – золотом.
Живая кукла, как ни глянешь.
Сготовит, постирает,
И поговорит, поговорит, поговорит.

Работает, все вроде бы в порядке.
Вот дырка, это для припарки.
Вот глаз для образа.
Боже, это ведь твое последнее спасенье.
Возьмешь его в мужья?


Луна и тисовое дерево

Свет разума, холодный и планетный.
Деревья разума черны. Свет – синий.
Травы слагают свои жалобы к моим ногам, как будто я Бог,
Щекочут лодыжки и бормочут о своем унижении.
Дымные проспиртованные туманы обживают окрестности
Отдаленные от моего дома рядом надгробий.
Просто не вижу, куда мне отсюда податься.

Луна – не выход. Своеобразная лицом,
Бела, как сжатый кулак, и ужасно печальна.
Как тяжкое преступленье, тащит за собой моря; тиха,
С округленным отчаяньем ртом. Я здесь живу.
Дважды за воскресенье колокола пугают небо –
Восемь огромных языков, подтверждающих Воскрешенье,
В финале трезво вызванивают свои имена.

Тис смотрит вверх. Он готической формы.
Следуя взглядом за ним, находишь глазами луну.
Она – моя мать. Она не мила, как Мария.
Из голубых одеяний она распускает сов и летучих мышей.
Так хочется поверить в ее нежность –
Лицо изваяния, в ласке свечей,
Склонившее мягкий свой взор только ко мне.

Как я падала долго. Облака расцветают
Тайнами и синевой, накрыв лица звезд.
Святые в церквах окрасятся синим,
Проплывая на тоненьких ножках выше студеных скамей.
Святость сводит их лица и руки.
Луна не видит всего этого, дикая и облысевшая.
Тис сообщил: темнота. Темнота и молчанье.


Последние слова

Я не хочу простую коробку, я хочу саркофаг
С тигровыми полосами, а на нем – лицо
Круглое, как луна, чтобы вглядываться.
Хочу видеть, когда они до меня доберутся –
Корни, ощупывающие тусклые минералы.
Я их уже вижу – бледные лики, звездно-далекие.
Пока они ничто, даже не дети.
Воображаю их без отцов и матерей, как первых богов.
Им интересно – была ли я важной при жизни.
Надо засахарить и сохранить мои дни, словно фрукты!
Зеркало затуманилось –
Еще несколько вздохов, и ему будет нечего отражать.
Цветы и лица побелели, как простыня.

Я не доверяю душе. Она ускользает, как пар
Во снах, в отверстия глаз или рта. Не остановишь.
Однажды она не вернется. С вещами не так.
Они остаются, блещут краями,
Нагретые частым касанием. Почти что мурлычут.
Когда мои ступни остынут,
Синеву моих глаз заложат бирюзой.
Оставьте мне мою медную утварь, пусть раскрасневшиеся котлы
Цветут и благоухают вокруг меня, как ночные цветы.
Меня спеленают в бинты, а сердце мое сохранят
В изящной коробке у меня под ногами.
Я едва узнаю себя. Будет темно,
И блеск этих малых вещей будет милее лика Иштар.


Вдова

Вдова. Слово сжирает себя.
Тело, оттиск газеты в камине
Воспаряет в трубе на немую минуту
Пока топографически-красный расплав
Ей не выдавит сердце, словно единственный глаз.

Вдова. Умершие слоги, с тенью, как эхо,
Обнажают кирпичную кладку,
За которой таится проход – спертый воздух,
Сопревшая память, свернувшийся лестничный лаз
Ведущий наверх, в никуда...

Вдова. Мерзкий паук
Заткал колесные спицы, их ведь не движет любовь.
Смерть – ее платье, шляпка и шаль.
Лунный лик ее мужа, бледный больной мотылек,
Кружит вокруг, как добыча, которую надо

Вторично убить, чтоб он снова был рядом –
Образком из бумаги. Приложить его к сердцу
Словно письма его, что грела у сердца,
И будто бы согревалась, как кожей живого.
Но, никем не согрета, стала бумажной сама.

Вдова: большое, пустое поместье!
Голос Бога, наполненный сквозняками,
Обещающий колкость звезд и пространство
Бессмертных межзвездных пустот
Где нет тел, поющих, как стрелы в полете.

Вдова, сострадают, склоняясь, деревья,
Кроны траура и одиночества,
Что стоят тенями в зеленом пейзаже –
Или даже как черные дыры, пробитые в нем.
Вдова стала тенью, похожей на них.

Рука об руку, и ничего между.
Душа без тела может пройти мимо другой
В этой воздушной чистоте, и ничего не заметить –
Душа проходит сквозь другую, легче дыма,
Не ведая, каким идет путем.

Вот это и страшит – что его душа
Стучится и бьется в ее онемевшие чувства
Как ангел Марии голубем бился о стены
Слепой ко всему, кроме серой спальни без духов
Все всматриваясь, тщетно и опять.​